Дмитрий Пригов:

Лебедь, лебедь пролетает

Над советской стороной,

Но и ворон пролетает

Над советской стороной,

Ой, ты, лебедь Ворошилов,

Ой, ты, ворон Берия,

Ой, страна моя, невеста

Вечного доверия.

Иван Толстой: Из автобиографии, как всегда не до конца серьезной:

«Я есть Пригов Дмитрий Александрович, родившийся в нашей столице - городе Москве в районе Патриарших (тогда Пионерских) прудов. Родился давно - 5 ноября 1940 довоенного года. Сейчас (и уже давно) живу в славном Беляево.

В школе учился неплохо. После школы, отработав по тогдашним правилам 2 года на заводе, поступил в Строгановское училище на скульптурное отделение, которое и благополучно окончил. Вернее, не очень благополучно - на один годы был выгнан за формализм, с которым так ярко и пафосно боролся всем памятный Никита Сергеевич Хрущев. До перестройки благополучно работал детским скульптором (совместно со скульптором Орловым лепили мы всяких кудрявых львов, докторов Айболитов и крокодилов Генов). Параллельно интересно и немного рискованно существовали в андерграундном искусстве среди весьма незаурядной кампании московских концептуалистов. После перестройки все стало, более-менее, нормально, регулярно и рутинно.

Литературой начал заниматься довольно поздно. Стихи стал писать только в институте - зачем? Все писали, и я писал. Потом все бросили ради серьезных занятий, а я как-то так по инерции продолжал, продолжал, так что ныне дошел до 36 000 написанных стихотворений (не считая текстов, прозы, статей и рисунков, чье число тоже весьма и весьма немалое).

Вот и все. Если вспомню еще что-нибудь, потом добавлю».

Иван Толстой: Дмитрий Пригов много раз выступал у нашего микрофона. Сегодня мы предлагаем нашим слушателям записи последних лет. Из программы 2004-го года, посвященной абсурду в искусстве. Пригов говорит по телефону из Лондона.

Дмитрий Пригов: Вообще, абсурд - это составляющая часть нашей жизни. То есть, нечто непривычное. Поскольку все люди в разных частях света живут согласно какой-то общей своей отдельно принятой конвенции, договоренности, всякое чужое поведение кажется абсурдным. Приходит человек и начинает говорить на китайском языке. Все давятся со смеху. А в пределах китайской конвенции русский человек воспринимается как дикость. Соответственно, абсурд есть составляющая часть нашей жизни. Но мы живем так тесно, так не вылезая из своей конвенции, что не очень часто встречаемся с действительным абсурдом. И показать человеку, что его неземные и незыблемые принципы есть просто уровень договоренности, - вот это основная стратегия абсурда. Показать, что жизнь гораздо многомернее и не поддается человеческим способам ее регулировать, схватывать и подчинять себе. Это общее основание абсурда. А литературный абсурд возникал не единожды. Он всегда возникает в пределах перенасыщенной культурной и интеллектуальной ситуации, когда люди несколько пресыщаются банальными, тривиальными и наработанными ходами и хотят показать, что вся эта литература и культура есть уже конвенция второго уровня, что она еще более закабаляет человека и приходит к нему как абсолютная истина. И вот задача абсурда показать как некую условность, хрупкость - чуть-чуть надави и она рухнет. Обэриуты возникли на исходе высокого цветения русской культуры 19 века, когда накопилось столько немыслимо всего, одна конвенция опровергала другую конвенцию. И они пришли уже в качестве поставангарда, будучи его наследниками, но тоже несколько смущенные амбициями авангарда стать небесной, социальной и культурной истиной.

Иван Толстой: Собственно, именно поэтому советская власть и предъявляла претензии обэриутам и арестовывала их всех подряд. Поэтому и загубила в лагере Александра Введенского, что он стремился показать условность и неустойчивость этой системы. Ведь отсюда претензии к нему?

Дмитрий Пригов: Конечно. Дело в том, что советская власть сгубила огромное количество людей по разного рода причинам. К обэриутам было, как я понимаю, два рода претензий. Во-первых, потому что их откровенные жесты показа абсурдности вообще любой утопии, системы, впрямую касались претензий советской идеологической системы на тотальное объяснение мира и устройства утопии на земле. И, во-вторых, в такой стилистике, в таком типе письма наиболее проявляется некий свободный жест человека, который делает не то, что ему предписано и дозволено, а то, что ему взбрело в голову. Может быть два подхода - посадить в сумасшедший дом или уничтожить. Тогда был более популярен подход по уничтожению. При поздней советской власти способ помещения людей в психушку превысил количество людей уничтоженных.

Иван Толстой: Дмитрий Александрович, а какие у вас у самого взаимоотношения с обэриутами?

Дмитрий Пригов: Очень хорошие и тесные, поскольку то, чем я занимаюсь, можно назвать третьим возрастом авангарда. Первый - это классический авангард, второй это - обэриуты, третье - это постмодернистское направление. Но конкретно я с обэриутами встретился очень поздно по той причине, что при советской власти источниками информации были те круги, которые владели текстами обэриутов или где блуждали их тексты. Я не был знаком с литературными кругами, а в моих художественных кругах обэриуты обнаружились очень поздно - гораздо позже, чем я начал писать свои соцартовские и концептуальные стихи, которые я вывел из практики визуального искусства. Но когда я познакомился с обэриутами, конечно, меня они потрясли. В основном, мне ближе Хармс, его рассказы. Потому что в поэтических текстах Хармса и Введенского отсутствует тот основной уровень, который для меня очень важен, - уровень заманивания, так называемый уровень анекдотический. Ваня любит Маню, Милиционер и прочее. И в стихах Введенского и Хармса этот уровень практически отсутствует. Он разрушен, демонстративно разрушен. Зато там очень насыщен уровень всяких культурных отсылок, метафизических, философских. Мне ближе всего хармсовские рассказы, которые анекдотичны абсолютно.

Иван Толстой: Дмитрий Пригов из Лондона, по телефону.

Дмитрий Пригов: Шостакович наш, Максим, убежал в страну Германию,

Господи, ну что за мания убегать не к нам, а к ним,

Да к тому же и в Германию. И подумать если правильно,

То симфония отца, ленинградская, направлена против сына подлеца, теперь выходит что.

Иван Толстой: Мифы и репутации. Дмитрий Александрович Пригов у нашего микрофона. Памяти поэта. К 30-летию так называемой бульдозерной выставки в Москве, разогнанной властями в 74-м, я спросил Пригова, как он теперь относится к тому событию?

Иван Толстой: К 30-летию так называемой Бульдозерной выставки в Москве, разогнанной властями в 74-м, я спросил Пригова, как он теперь относится к тому событию.

Дмитрий Пригов: По-разному можно относится к этой акции. Если взять по персоналиям, участвовавшим в этой акции, то из них 90% - это состоявшиеся художники. Участие художника в любой акции - это уже есть, если не культурно-эстетическое событие, то социально-культурное. Поэтому проявление художников в такой социально-культурной сфере всегда было, и оно значимо. По художественной ценности само это мероприятие оценить было невозможно, потому что оно длилось 5 секунд. Думаю, что люди принесли туда работы ничем не хуже тех, которые они до этого выставляли по мастерским, и после этого, в Измайловском парке и на выставке неофициального искусства в ВДНХ. Для окружающих, конечно, соотношение художественности и социальности в этой акции было 1:9. конечно, это была социальная акция. Это было попыткой отстоять место свободного существования художника, право выставляться. Право выставляться имеет такое же значение для всей большой культуры, как и просто спокойно выставленная, никем не замечаемая картина.

Дмитрий Пригов: Почти все участники этой акции мне знакомы. Я был в Москве, но я в ней не участвовал, поскольку круг, к которому я принадлежал, не очень пересекался с кругом, задействованным во всякого рода акциях. Мы жили немножко уединенно. И я не был ни зрителем, ни участником. Я об этом узнал постфактум через несколько дней. Поскольку рассказы были живыми, участники были достаточно близкие друзья (с Комаром и Меламидом я учился, я их знаю со студенческих лет), то неучастие не было никаким ответным культурным жестом. Причем почти все мои близкие друзья и соратники по художественной деятельности не приняли участие в этой акции. Она задействовала несколько другой круг художников.

Иван Толстой: Как вы сейчас интерпретируете поведение тогдашних властей?

Дмитрий Пригов: Это же был тоталитарный режим, он же оценивал не художественную ценность, а разрешенность. Если тебе разрешили выйти на Красную площадь и кричать "Долой Ленина!" - то ты это можешь, а если тебе не разрешили кричать: "Да здравствует Ленин!", то тебя арестуют. У меня был знакомый психиатр на скорой помощи. Их изредка вызывали в приемную Верховного Совета СССР - туда ходили всякие безумцы с какими-то предложениями. Там была такая, по-моему, 6-я комната. И когда становилось понятно, что бороться с ними нельзя, им говорили: "Пройдите в 6-ю комнату, вам там помогут". Он приходил, вызывали перевозку и его увозили. Вот мой приятель пришел на смену и увидел, что в журнале было написано, что причина госпитализации последнего посетителя - "Хотел построить коммунизм". Проблема не в том, что он хотел, а в том, что ему не было дозволено этого хотеть.

Дмитрий Пригов:

Вот американский президент, жаждет он душой второго срока

А простой советский диссидент он и первого не жаждет срока

Что-то к сроку так влечет его? Как ни странно – что и президента,

Всякий в мире на своем посту и не в наших силах преодолеть это.

Иван Толстой: Года два-три назад Дмитрий Пригов участвовал в программе Петра Вайля «Герои времени». Это программа была посвящена Дяде Степе. Возможен ли идеальный милиционер сегодня?

Дмитрий Пригов: Милиция была создана советской властью, и ее историческое существование недолго. Посему в литературе она запечатлелась не очень ярко. Первым опытом введения образа милиционера был не Дядя Степа, а упоминание Маяковского:

«Розовые лица, револьвер желт,
Моя милиция меня бережет».

Дядя Степа явился вторым и гораздо более разработанным образом милиционера в литературе. Но, надо заметить, что он был в детской литературе. А детская литература по статусу своему всегда была недовысокой. Поэтому, если у Маяковского он вступал в ряд с некими воинами, вершителями истории, то у Михалкова в ряд с Крокодилами, Мойдодырами. Вот этот сниженный ряд, при всей высоте фигуры Дяди Степы, не давал ему возможности быть трактуемым как серьезный герой в качестве примера жизненных адаптаций.

Я никогда впрямую сознательно не соотносил. Но, очевидно, бессознательно что-то там было. Мне из Дяди Степы запомнилось единственное - высокий рост. Это такое глядение поверх всех и видение всего насквозь. И спасательная функция некая с высоты понимания закона. Он же спасает не с точки зрения святого духа или джина из бутылки. Он спасает с точки зрения понимания государственной и общечеловеческой нравственности и жизненных ситуаций. Вот эта функция перешла ко мне. У меня было желание явить милиционера в большой, высокой литературе.

Когда создаются такие мифоподобные образы, они должны иметь некие древние корни, чтобы был герой, проходящий через века. На что мог проецироваться милиционер? Он у меня проецировался на средневековых рыцарей, поскольку просто воины не несут функцию восстановления добра, порядка, личного соучастия. А милиционер как раз перенял функцию рыцаря. Он такой страдающий герой. Он понимает, что небесного порядка на земле не может быть, так что он представитель небесного государства. И в этом отношении Дядя Степа частью мог войти в мой образ, только частью, поскольку, по изначальному своему жанровому положению, он не мог подняться до уровня высокой литературы и, в принципе, все всегда с некоей иронией относились к Дяде Степе. А вот чтобы с придыханием и с восторгом взирать, как скажем, на безумного Сида, никто на него не взирал. У меня была идея сделать высокого полумистического героя.

Петр Вайль: Советские дети, каждый второй, третий ребенок в какой-то период своей жизни хотел быть милиционером. Вы хотели быть?

Дмитрий Пригов: Да, да, конечно, хотел. И для меня, и для моего поколения советской эпохи власть, как таковая, была мистифицирована. Это была небесная власть, установленная на земле. И ее представители воспринимались одновременно с ужасом, с придыханием и с восторгом. Это распространялось не только на милиционера, но и на управдома, контролера в троллейбусе. Но милиционер был облечен еще большей властью, потому что носил униформу, которая выделяла его и наделяла дополнительной силой. Он был облечен шкурой государства. Все остальные ходили в обыденных нарядах, и можно было подозревать, что они пьют, едят, совокупляются. А когда милиционер одет в форму, нельзя было представить, что у него есть плотское существование. Вот это истинное явление образа государственности покоряло в нем. Милиционером хотели стать не из-за пайка или чего-то еще, а именно потому, что завораживала вот эта власть покоряющей государственности.

Петр Вайль: Как известно, подавляющее большинство психиатрических больных, страдавших манией преследования в Советском Союзе, были люди, которых преследует всего-навсего участковый милиционер. То есть, милиционера боялись.

Дмитрий Пригов: Милиционер являл собой образ этого всевидящего и всеприсутствующего государства. В этом отношении, он не какой-то взбесившийся Иван Степаныч участковый. Преследует, действительно, государственность. Мне рассказывали, что в сумасшедших домах соответственно историческим эпохам были огромные сначала палаты невест Христовых, потом невест Ленина, потом невест Сталина, потом Хрущева, Брежнева. Я думаю, в более поздние времена, когда стало внедряться диссидентствующее сознание, тогда преследовать стало КГБ, просвечивать лучами и прочее. Но в период до возникновения возможности самостоятельной от государства жизни... Собственно, Солженицын институализировал возможность частного человека существовать в качестве личности творческой и социальной вне государства - созывать на дому пресс-конференции прочее. До этого все проявления были в пределах государства: открытые письма, критика на партсобрании. А после этого пошло диссидентство. И когда началось диссиденство, то, конечно, попытка присоединить эту часть к государству легла на КГБ, а не милицию. Милиция отпала в нормальную зону полицейской функции. А до этого милиция была символом государственности, посему, людей преследовало не КГБ, а милиция.

Петр Вайль: Сейчас милиционер перешел из сферы страха в сферу пренебрежения. Коррумпированность такова, что понятно, что его можно не бояться, потому что его можно купить. И в последние годы все время идет разговор о том, что надо как-то укрепить статус милиционера. Не случайно на всех без исключения каналах российского телевидения появились сериалы, рассказывающие о замечательных милиционерах с человеческими слабостями, но доблестных и достойных. Возможно ли сейчас возрождение Дяди Степы?

Дмитрий Пригов: Проблема уже совсем другая. Поскольку ушло понятие небесного государства, то и не могут быть его небесные представители. Коррумпированное государство - коррумпированная милиция. Государство с неким выстроенным контролем над всеми органами власти - милиция более чиста. Это уже конкретные житейско-демократические проблемы. Я слежу же за милиционерами – я живу напротив Высшей школы милиции, они табунами мимо меня ходят. Конечно, и в форме и во всем произошла эротизация образа милиции. Огромное количество девушек, которые в милицейских костюмах, как в Израиле девушки в военных, смотрятся чрезвычайно эротически. И вот эта вот эротизация этой зоны очень интересна.

Петр Вайль: Не случайно Оксана Федорова стала Мисс Вселенной.

Дмитрий Пригов: Кто автор наиболее популярных сценариев, связанных с милицией? Маринина. Главный герой там Каменская. Если раньше государство наказывало, то сейчас оно соблазняет. Оно соблазняет не только других, но и себя. Поэтому милиция соблазнена деньгами, коррупцией. Эротизация этой зоны очень соответствует времени.

Петр Вайль: Но уже настоящего, модельного героя из милиционера не сделать?

Дмитрий Пригов: Нет, в этом отношения уже зоны геройства переместились. Можно себе представить, что эту зону, скажем, какой-нибудь спортсмен занял, который выражает одновременно и функцию тотальной коммерциализации и одновременно тотальных, предельных человеческих возможностей.

Иван Толстой: Дмитрий Пригов в программе Петра Вайля «Герои времени», посвященной Дяде Степе. Одно из самых известных стихотворений Пригова было посвящено как раз милиционеру.

Дмитрий Пригов:

Когда здесь на посту стоит Милицанер
Ему до Внукова простор весь открывается
На Запад и Восток глядит Милицанер
И пустота за ними открывается
И центр, где стоит Милицанер -
Взгляд на него отвсюду открывается
Отвсюду виден Милиционер
С Востока виден Милиционер
И с Юга виден Милиционер
И с моря виден Милиционер
И с неба виден Милиционер
И с-под земли...
Да он и не скрывается.

В буфете Дома литераторов
Пьет пиво Милиционер
Пьет на обычный свои манер
Не видя даже литераторов

Они же смотрят на него.
Вокруг него светло и пусто.
И все их разные искусства
При нем не значат ничего

Он представляет собой Жизнь,
Явившуюся в форме Долга.
Жизнь кратка, а Искусство долго.
И в схватке побеждает Жизнь

Иван Толстой: Школа, университет, проблемы образования. В этой программе 2004 года принимал участие Дмитрий Пригов.

Иван Толстой: "В начале жизни школу помню я" - это Пушкин. А вы, Дмитрий Александрович?

Дмитрий Пригов: Должен заметить, что у меня детство не запоминающееся. Были три формулы: цвет немаркий, сервис ненавязчивый и детство незапоминающееся. Я отношусь к этому времени. Все эти три определения были в моей жизни. Нечто серое и неразличимое.

Иван Толстой: А где вы учились?

Дмитрий Пригов: В Москве. В такой забавной школе. Это была экспериментальная школа при министерстве чего-то, а руководил ей, что все отмечали непременно, ученик Макаренко - сухой, туберкулезный человек, которого я редко видел в школе.

Иван Толстой: Но горевший педагогическим духом?

Дмитрий Пригов: Скорее всего, не педагогическим, а каким-то таким, как колония для малолетних преступников.

Иван Толстой: Я думаю, что послевоенная школа и должна была походить на такую колонию.

Дмитрий Пригов: Идеалом были кадетские корпуса. Это было раздельное образование, классическая программа. Это была не колония, но жестко-идеологический режим. Там не было ни побоев, ни дедовщины.

Иван Толстой: Дмитрий Александрович, если детство у вас было не запоминающееся, то школа высшая, была ли она маркая для вас?

Дмитрий Пригов: В этом отношении то, с чего начинается моя личная осмысленная память, и я сам стал себя осознавать в какой-то мере не винтиком огромных административных образовательных структур, это именно высшая школа. Это Художественный институт, отделение скульптуры. Нас на этом курсе училось 6 человек. Все отделение было 36 человек, все друг друга знали. Вообще, весь институт был небольшой. И мне посчастливилось учиться с любителями современного искусства, с Комаром и Меламидом, Франциско Инфантэ, Соковым, Косолаповым, Орловым. Это все были мои соученики. Поэтому обучение было замечательным до той поры, пока Хрущев не разгромил выставку в Манеже, и меня не выгнали из института за формализм.

Иван Толстой: Что важнее: выпустить из школы человека, все ящички шкафа которого наполнены какими-то знаниями, или человека, приспособленного к чему-то другому?

Дмитрий Пригов: Дело в том, что вообще, как известно из истории, меняется и система образования, и представление о том, что человек должен знать, какими знаниями оперировать. Системность - не наполнение этих ящиков, а понятие системного подхода к миру. Я не думаю, что советская школа единственно системная. Она имела в виду некую большую, длинную историческую память и наполняла человека знаниями о древнем Риме, о последовательности всех эпох. Как я знаю, западная система образования вообще такой подход отрицает. Но она отрицает его не по причине нежелания или неумения, а по причине понимания человека, антропологически, как совсем другого существа. Она предполагает, что человек должен сам лично что-то понимать, воспринимать. Она его готовит личностно, а не как большой сундук, набитый знаниями. Что лучше, я не знаю. Но, по результатам, скажем, научных достижений, западная система не уступает советской. Я уж не знаю, как судить, по Нобелевским лауреатам или по достижениям науки, но оказывается западный опыт образования не хуже.

Иван Толстой: У вас ведь был опыт преподавания, не так ли? Где и что вы преподавали, а, главное, как?

Дмитрий Пригов: Я занимал самое мизерабельное положение в школе. Я преподавал рисование и черчение. Вы можете себе представить, что на мои уроки детишки приходили оттянуться.

Иван Толстой: Я уж точно приходил оттянуться.

Дмитрий Пригов: Это уже был расцвет эротической свободы в России. Я одну маму ученика пятого класса спросил, почему ее сын не ходит на уроки. Она говорит: "Да какие уроки! Они вообще в школу не ходят, сидят целыми днями целуются дома с девочками". Я же отлично понимал свою роль и просто целыми уроками балагурил. Рисование предмет не столь хитрый. А черчение? Зачем было уже в тех годах несчастным детям черчение, которое уже вообще нигде не применимо? Рисование хоть развивает. А черчение, ну, разве что руку набивает.

Иван Толстой: А что вы преподавали, гайку?

Дмитрий Пригов: Да нет, проекцию, изометрию.

Иван Толстой: И как вы ее преподавали? Душу вкладывали?

Дмитрий Пригов: Душу я, наоборот, пытался сберечь. Там такой разгул был в классе. Детишки все были акселераты, все выше меня на голову. Это был такой удаленный район Москвы. Там все такие барачные жители, бывшие деревенские. Можете представить себе контингент. Он не плохой, и не хороший. Но ему было не до этих тонкостей, которые могли быть внедрены в сознание черчением и рисованием. Это был 67-68 год. Чехословакия.

Иван Толстой: А вы отважились бы своим ученикам, если бы они спросили, что происходит, вы бы отважились что-нибудь сказать?

Дмитрий Пригов: Ясное дело, я был оборонен от этого тем, что они не ведали и знать не хотели про Чехословакию. Но если бы спросили, я бы вряд ли однозначно им ответил. Открытый такой жест, типа призвать их со мной пойти на Красную площадь, я бы не сделал, но вряд ли им однозначно сказал, что контрреволюционеры… Что-нибудь промямлил бы.

Иван Толстой: А в учительской учителя как-то реагировали?

Дмитрий Пригов: Да, конечно, там были все выдержанные учителя и все возмущались. Я просто молчал.

Иван Толстой: Владимир Алексеевич, каков ваш опыт преподавания, что преподавали вы, и что от этого запомнилось?

Я думаю, что если человек интересуется погодой в Бразилии, это редкий человек, но школа ориентируется не на таких. Проблема не в погоде в Бразилии, а в том, что если через такого рода знания образуется некий системный подход к миру, то погода в Бразилии вылетит оттуда, а человек вот эти представления о системности мира сможет перенести в другие области знания и операции в этом мире. Был такой замечательный скульптор Цаплин, он наизусть читал каких-то греков. Он учился в гимназии. Для него мы были неучи, потому что мы не слыхали имена всех греческих поэтов. Как правило, образование предполагает некую социально-адаптивную функцию очень важную. Что, в свое время, способствует продвижению человека наверх, в высшие элитные сферы, оно и важно. Если в свое время фехтование было важно для вхождения в элитное общество, ты должен был фехтовать. И мушкетеры решали судьбы Европы. А сейчас, самое большее, ты станешь чемпионом мира. А судьбы мира решают толстые люди, сидящие задами в креслах и нажимающие кнопки. В этом отношении, образование не оторвано от мира. Нет абсолютного образования потому, что оно невозможно в принципе, как и абсолютный человек. Каждая эпоха выдвигает свой идеал человека, свой идеал социальных адаптаций, и образование, тем или иным способом, этому способствует.

Иван Толстой: Сушатели звонят и высказывают свое несогласие, даже социально-психологическое раздражение по отношению к сегодняшней школе и к сегодняшней молодежи. С вашей точки зрения, в чем основа этого раздражения, что изменилось такое за эти годы? Почему сегодня дрянь, а вчера было хорошо?

Дмитрий Пригов: Вы знаете, по моему один из самых древних египетских текстов был обнаружен, где написано, что все идет к упадку, что молодежь у нас дрянь по сравнению с прошлым. Это первый механизм. А во-вторых, во времена серьезных сломов меняется социо-культурный стереотип поведения. Все знания, весь опыт, все привычки и идеалы, могущие быть применимы в прошлом, сейчас почти не работают. Крах некоего собственного типа жизни и идеалов воспринимается как крах всего святого, а не как крах своей личной системы. Я не знаю, с какими людьми встречаются эти люди в институтах, я встречаюсь с людьми, которые меня поражают уровнем образованности и интеллектуализма, который, в их возрасте, мне был просто недоступен и неведом. Конечно, уходят большие области знаний, как греко-римская литература. Но пришла та область, в которой я совершенно невежественен - компьютерные технологии. Конечно, хорошо знать, где находится Ватерлоо, но, в принципе, когда ты оперируешь поисковой системой Гугл, ты можешь узнать, где Ватерлоо находится. Проблема не в знании - пустое знание ничего не дает, проблема необходимого поиска знаний. Если ты владеешь поиском знаний, ты обнаружишь все, что угодно. А если не владеешь, ты одно это Ватерлоо и знаешь. Поэтому в наше время открылись огромные области знаний и активность, которых в предыдущее время не было. И у людей предыдущей культуры нет даже механизма, чтобы понять эту область, поэтому для них она пуста. Им кажется, что если человек не имеет их знаний, то он вообще ничего не знает.

Иван Толстой: Цикл Герои времени. Ведущий Петр Вайль спросил своего собеседника, в какой ряд он помещает для себя книгу о Мересьеве «Повесть о настоящем человеке»?

Дмитрий Пригов: Она легла в такой огромный ряд, компендиум всех военно-геройских произведений. Про Александра Матросова, про Гулю Королеву, я уж не знаю, слыхали ли вы эти книги - «Четвертая высота», «Улица младшего сына», «Черемыш - брат героя», «Молодая гвардия». Единственное, что среди всех этих героев Мересьев был истинным героем, был человеком в самом социально-ответственном возрасте и в самом соку. Все остальные были какие-то герои-подростки, которые не дожили до акмэ своей жизни. Фильм, надо сказать, произвел меньшее впечатление, но по той причине, что кинематограф, хоть и был главнейшим из искусств, книги были более распространены. В кино надо было куда-то ходить, кинотеатры встречались достаточно редко, от моего дома километр надо было идти. Мне возвратился Мересьев в очень нехитром, но странном виде. У нас был такой семинар долгое время, собирались мы в доме доктора Чачко, который сейчас уже уехал из Москвы. У него была огромная квартира и замечательное собрание всяких графоманских текстов. Самый старый - письмо тысяча восемьсот какого-то года. Это письмо на имя начальника какого-то казацкого то ли полковника, то ли кого-то, который говорил, что у него солдаты не служат, потому что через Оку остановился огромный балаган проституток, и солдаты переплывают туда и не являются на службу. Замечательным языком написано, канцелярским языком середины 19-го века. А была такая маленькая у него страничка, где сочинение какого-то мальчика, наверное, моего поколения, из западной Украины, посвященное Мересьеву. Начиналось так: «Он сосал шишки и пер к нашим ребятам. Он пер, и пер, а когда наши ребята его нашли, ему отрезали ноги». Вот потрясающий короткий пересказ меня потряс. Надо сказать, что не меньше, чем в свое время сам образ Мересьева. И действительно, вот это «пер, пер к нашим ребятам и сосал шишки» - вот, что попало в память впечатлительной детской души.

Петр Вайль: В дальнейшем, или тогда же возник издевательский черный стишок-загадка – «Ползет, шишку грызет. Кто такой?». И интересно, что наши отрезали ноги.

Дмитрий Пригов: Дело в том, что в основе, наверное, лежал реальный случай. В этом случае нет ничего запредельно невозможного. Проблема не в том, что это выдуманный случай, а в том, как его внедряли в сознание. Потому что уже очень скоро в нашей школьной среде появился такой анекдот, как он пер к нашим ребятам, голодал, отрезал одну ногу, съел, потом опять голод, отрезал вторую ногу, съел, отрезал третью ногу, заметил, что она чужая и понял, что он дошел до наших ребят. Вообще такое применяют понятие - «двоемыслие». Я бы это определил не так, а как такое мерцающее сознание. Одновременно, скажем, «Кубанские казаки», люди смотрели, знали, что этого нет, но, одновременно, они смотрели и знали, что это есть. И вот это мерцающее сознание власть как использовала? Она просто неожиданно останавливала кадр на какой-то части этого мерцающего сознания. Вдруг предполагалась, что это лакировка действительности, и люди частью своего мерцающего сознания понимали, что этого нет. Потом, если кто-то говорил, что этого нет, то говорили, что это очернители советской жизни. Да, действительно, кубанские, все нормально, как в жизни. Вся энергетика власти была направлена на создание этого состояния мерцающего сознания в обществе. Почему-то же самое Мересьев. Ну, чего там невозможного? В конце концов, пределы человеческого энтузиазма и его силы неисповедимы.

Петр Вайль: Это описано Джеком Лондоном.

Дмитрий Пригов: Конечно, научился танцевать, научился летать. Наверное, это возможно. Но в то же время, по причине оторванности этого уже от самого реального сюжета и внедрения этого в качестве чуть ли не обязательного сюжета, чуть ли не беги, отрезай ноги и заказывай костыли, на которых ты должен плясать, это уже из разряда такой невозможности. Посему это плавающее сознание очень характерно было для меня. Я, например, все-таки продукт советской власти, я был готов поверить в любую часть и в то, что это нереально, и в то, что это реально, и в то, что это враг народа, и не враг. Я помню, у нас было комсомольское собрание, одного мальчика чуть не исключили из комсомола из-за того, что он сказал, что в Америке тоже есть неплохие машины. Он в кино где-то это увидел. Ему сказали: «Раз там неплохие машины, а у нас, значит, плохие?». Он говорит: «Да я не говорил». «Но ты же не сказал, что у нас хорошие машины, а там плохие». И вот начиналась казуистика. И очень легко человек сваливался в эту сторону, легко было манипулировать.

Петр Вайль: Принято считать, что есть какие-то периоды в мировой истории колоссального расцвета искусства. И называется классическая Греция эпохи Перикла, первый век Августа в древнем Риме, флорентийское Возрождение, елизаветинский период в Англии. Но, конечно, ничто не сравнится с тем, которое было в 30-40-50-е при советской власти, потому что действительно была создана параллельная реальность, в которой существовали не какая-то горстка придворных людей, а десятки миллионов.

Дмитрий Пригов: Тут трудно сказать, надо различать. Есть социо-культурный проект искусства. Если считать задачей искусства создание неких фантомов, то да. Но если считать искусство в качестве образования неких личностных моделей поведения художнических, являющих свободу, независимость, то в этом отношении искусства не было. Потому что был социо-культурный проект. И когда советским писателям предъявляют претензии, что они безличные, то в этом отношении не совсем понимают то, что называется проект. Потому что задача советского писателя и была стать как можно менее мешающим, прозрачным настолько, чтобы эта высшая идея сквозь него транслировалась без помех. Его этика художественного поведения и была безличной. Поэтому эти эпохи несравнимы.

Петр Вайль: Что происходило и происходит по сей день с Великой войной, для всего мира Великая война - это Первая мировая, а для России Великая война, разумеется, Великая Отечественная, Вторая мировая. Что происходит с ней в отражении искусства?

Дмитрий Пригов: Она, конечно, долго была в зоне каждодневной актуальности. Но в советском сознании вообще зона актуальности была огромная. Там можно было одинаковой слезой плакать об умершей вчера твоей матери и о несчастном Пушкине, убитом на дуэли два века назад. В этом отношении актуальность войны была не в качестве исторической памяти, а в качестве каждодневной актуальности, потому что вся пресса и вообще весь фон пропагандистский подавал это как не то, что вчера случившееся, а как что-то, случающееся сейчас.

Петр Вайль: Евангельская трагедия, повторяющаяся ежедневно.

Дмитрий Пригов: Да. Эта перенасыщенность, естественно, утомила сознание, и как только появилась первая возможность отторгнуть это в историю, то это и отторгнулось. Вы помните анекдот, как сидит молодой человек в автобусе и над ним стоит инвалид, который говорит: «Вот, я ногу потерял, а тут молодежь сидит, а в 41-м мне ногу оторвало…». Молодой человек говорит: «Папаша, я в 41-м не езжу». Так что, действительно, это отражает разорванность исторической памяти. То это было каждодневной актуальностью, а то у человека вообще отсутствует понятие, что такое 41-й. В качестве исторического факта ему нужно объяснить, и он поймет, о чем речь. С 1941 по 1945 была Великая Отечественная война. Он говорит: Ах, да, да, да… Но эта ее актуальность, когда по минимальному опознавательному знаку актуализируется картина, это уже отпало. И я думаю, что для многих она вышла из зоны актуальности по причине отторжения травмирующего опыта даже не войны, а навязывания войны, как актуальной. Посему вообще в нынешних произведениях, я уж не говорю о стихах, которые, конечно, исключительно персонализированы, исповедальны и имеют опыт только с реально пережитым человеческим опытом, но даже в прозе я очень давно не встречал каких-то вещей, посвященных войне. В качестве больших эпопей упоминается опыт родителей, кто-то там участвовал в войне, но точно так же мог упоминаться опыт Первой мировой войны, который полностью вытеснен из истории России, и до сих пор она не существует. Это поразительно, потому что когда приезжаешь на Запад и когда говорят о Великой войне, ты сначала не до конца понимаешь, о чем речь идет, а, оказывается, травматический опыт Первой мировой войны для запада гораздо существеннее.

Петр Вайль: И, как вы прекрасно знаете, в каждом европейском городе обязательно есть памятник.

Дмитрий Пригов: И внизу добавлены павшие во Второй мировой войне.

Петр Вайль: А в России это, конечно, было вытеснено революцией и гражданской войной.

Дмитрий Пригов: Для России травматический опыт гражданской войны и революции настолько сильный, что даже не надо было особых усилий пропагандистских предпринимать. Действительно, это отошло в сторону, не говоря уже, что травматический опыт всяких коллективизацией, индустриализацией, посадок, актуальность их была так высока, что Первая мировая война отвалилась на уровень Пунических греческих войн.

Петр Вайль: То, что великий роман о Великой войне создается с каким-то временным отставанием, это совершенно понятно. Скажем, три всемирно знаменитых книги о Первой мировой войне в разных странах появились в один год - 1929-й. Это «На западном фронте без перемен» Ремарка, «Прощай оружие» Хемингуэя и «Смерть героя» Олдингтона. В России роман, большой, настоящий роман о Великой Отечественной войне при советской власти не появился более или менее по понятным причинам.

Дмитрий Пригов: «Живые и мертвые», например.

Петр Вайль: Но все-таки эта книга, мягко говоря, низких литературных качеств. Ее не поставишь рядом с «Тихим Доном» или «Войной и миром».

Дмитрий Пригов: Возможно, но еще раз говорю, что при советской власти был совсем другой социо-культурный проект писательский.

Петр Вайль: Да, всей правды, по определению, нельзя было сказать, поскольку война была святость. А что происходит сейчас? Это что, утрата актуализации? Почему сейчас бы не написать настоящий, большой роман о войне, правдивый?

Дмитрий Пригов: Вопрос справедливый. Есть, по-моему, две причины, которые, на мой взгляд, пока делают это невозможным. Если раньше биологическое поколение совпадало с культурным поколением, то сейчас культурное поколение отличается от биологического. Культурному поколению лет десять. Соответственно, от войны нас отделяет не, как Льва Толстого, - одно поколение, а несколько поколений. Действительно, эта война для культурной памяти это что-то такое типа войн Ивана Грозного и взятия Казани. Это одна причина. Вторая причина, скажем, если взять Толстого или даже начало ХХ века, литература тогда была основной зоной реализации человеческой культурной памяти. Сейчас возможны фильмы, новые фильмы, пересматривающие или как-то по-новому трактующие войну. Но вряд ли в пределах литературы возможны такие эпические описания. Потому что война не терпит никакого другого описания, кроме эпического. Лирический опыт так и остается частью личных переживаний. Посему, я думаю, что в литературе сейчас практически это невозможно. Возможен роман жанра фэнтези, женский роман, куда война входит составной частью биографии героя. Но не эпопея типа «Война и мир».

Петр Вайль: Вот, условно говоря, Олег Меньшиков – Алексей Мересьев. Без иронии. Возможно ли это?

Дмитрий Пригов: Для того, чтобы поставить «Трою», нужно было… Это же ремейк. Это не что Брэд Пит, в качестве Ахилла, бродит по Нью-Йорку. Это во вполне конкретных ситуациях. Конечно, такого рода исторические эпосы вполне воспроизводимы. То же самое, можно поставить фильм про войну, где ползет этот Мересьев. Но реально перенести Мересьева в наше время и сделать из него актуального героя… Нужно постараться, сняв с него все российско-советские коннотации, сделать героем современным, среди каких-то мафиозных группировок, ему во время взрыва отрывает ноги, тогда он может быть героем. Но реальное перенесение героя той эпохи в наше время, я думаю, это не реализуемая вещь.

Фотография: andyfreeberg.com

На выставке «Дмитрий Пригов: от ренессанса до концептуализма» в Третьяковской галерее, пожалуй, впервые можно оценить объем наследия Пригова. Его мир состоял из повторяющихся сюжетов, переходящих из десятилетия в десятилетие, и предельно узнаваемых героев: «бедная уборщица», огромный глаз, ауры и бестиарий, а также стихограммы и работы с газетами. При этом Пригов оставил колоссальное число произведений, многие из которых он даже не подписывал, что создало некоторые проблемы в работе над выставкой.

Арт-критик

«Пригова следует воспринимать не как писателя, который еще немного рисовал (ну как Пушкин этим баловался), а как художника, который делал художественные произведения в том числе и в слове, в перформансе. В противном случае его литературная практика покажется довольно традиционной. Сейчас происходит некая «борьба за душу» Пригова, издается канонический для России свод его сочинений (первый том пятитомного собрания сочинений, «Монады», был выпущен в 2013 году. - Прим. ред. ), про который известно, что он не будет полным. Мне весьма интересно, какая часть его наследия там будет пропущена или отодвинута на поля и каким в итоге предстанет его образ. Пригов - один из крупнейших русских писателей и художников, и у таких фигур (Маяковский - самый яркий пример) всегда бывает интересная посмертная судьба, иногда с поразительными поворотами. Посмотрим».

Галерист

«Когда-то мы делали проект «Конверсия», одним из аспектов которого было использование художниками техники. У Пригова была такая теория, что русские используют технику всегда не по назначению. Вот, например, когда Петр Первый впервые привез из Голландии эти замечательные токарные станки и раздал их боярам - мол, пользуйтесь, повышайте свою квалификацию, - то они и выбросить их не могли, и как этим пользоваться, не знали. Поэтому они у них либо стояли в самом центре избы как некая демонстрация близости к царю, либо их использовали в качестве груза, когда квасили капусту. Так вот, Пригов создал проект «Компьютер в русской семье», это была серия фотографий, где он показывал, как русский человек пользуется компьютером. Ну, например, девушка смотрит в экран, как в зеркало; компьютер украшают всякими рюшечками; мужчина использует его как подставку, чтобы удобнее было завязывать шнурки. В общем, компьютер в русской семье - это было почти что домашнее животное или табуретка».

куратор ретроспективы Пригова в Третьяковской галерее

«Все спрашивают - а почему у нас инсталляция с динозавром? У Пригова история с динозавром - это всего лишь один эскиз. Но для меня было важно показать именно динозавра. Есть такая серия «Для Джорджика» - это серия наклеек, которую он создал для своего внука и написал к ней стихи: внук очень любил динозавров и ничего другого не любил. Не хотел читать Пушкина, Лермонтова - и Пригов адаптировал Пушкина под динозавров. Вместо «мой дядя самых честных правил» писал «мой динозавр самых честных правил». Но динозавр для Пригова - это еще и фигура абсолюта, «Парк юрского периода», все что угодно. Здесь мы видим существо, которое свободно существует в пространстве, которое для него не предназначено. Он не укладывается в нашей голове, но свободно может пройти сквозь стену. Это что-то, что больше нас. Художники XX века всегда уходили от этой темы, их, как правило, мало интересовала классическая красота религиозного искусства, а Пригов эти темы вдруг начинал сквозь себя активно прокручивать. Этот динозавр во многом передает ощущение столкновения с тем, что больше тебя и выходит за границы твоего понимания.

Пригов издевался над музеем как храмом искусства со своими жесткими устоявшимися законами - в частности, в серии «Для бедной уборщицы». Надо сказать, всегда у людей, мало знакомых с творчеством Пригова, возникает, как правило, один вопрос: «Это про религию или про что?» Как про «Черный квадрат» всегда спрашивают, это искусство или нет. Пригов постоянно вызывает религиозные ассоциации. Надо понять, что такое глаз, который смотрит отовсюду с его работ. Это, с одной стороны, божественное око, а с другой стороны, он означает власть. Также этот глаз может означать зрителя - это то, на что ты смотришь и что смотрит на тебя. Чтобы понять эту ситуацию, надо осознать, что ты не уборщица, а еще один участник художественного процесса».

Перформансы

Пригов занимался перформансом на протяжении всей своей жизни, и многие из них не были задокументированы. В 2002 году сын художника Андрей и его жена Наталья Мали пригласили Пригова работать совместно. Так была создана группа «ПМП» (Пригов–Мали–Пригов), или Prigov Family Group, - еще один важный эпизод экспансии поэта в пространство современного искусства.

Галерист

«У Пригова был такой перформанс. Он взял цитаты из Евангелия и напечатал их сам в виде объявлений: там, где обычно снизу гармошкой печатают телефоны, он указал, откуда они взяты - Евангелие от Матфея, такая-то страница. Чтобы человек, прочитав это, мог найти по этой памятке в Евангелии понравившийся кусочек. Он ходил и расклеивал их на остановках, среди объявлений о потерянных собаках, поисках работы и аренде квартир. Его тут же забрали деятельные органы. Через некоторое время выяснилось, что он известный художник, по его поводу могут быть проблемы с иностранными дипломатами и т.п. Они решили его отпустить, но перед этим сказали: «Мы вас отпускаем, но у нас к вам огромная просьба: на будущее объясните, как нам отличить художника от сумасшедшего или диссидента?» Пригов сказал очень важную вещь: «У вас нет никакого способа, потому как художник - это и сумасшедший, и диссидент. Единственное, что вам нужно, - знать имена художников». И по большому счету это относится не только к органам, но и к любому не включенному в художественный контекст человеку, который первый раз встречается с искусством.

В рамках медиа-оперы «Россия» Дмитрий Пригов учит кота выговаривать название нашей страны

Художник

«Наше творческое знакомство началось с того, что я хотела снять видеотриптих «Потаенная слеза» (туда входили фильмы «Дитя и смерть», «Набоков» и «Последний поцелуй»). Из-за частых разъездов Пригова фильмы снимали частями у нас дома, на протяжении двух лет. Пригов быстро адаптировался к образу, обожал камеру и любил дурачиться. Он дополнял мои идеи своими, и мы всему учились друг у друга. Это всегда было очень интенсивно. Затем мы решили отснять фотопроект «Семья навсегда». Над ним мы тоже работали несколько лет, и постепенно у нас образовался архив из совместных работ. В 2004 году нам предложили сделать персональную выставку в московском ГЦСИ с некоторыми нашими перформансами, показанными на мониторах, фотосерией «Семья навсегда» и жи­вым перформансом «Я третий». В последние годы Пригов много работал с черным цветом, с образом смерти, с теологической символикой. Он обожал дадаизм и восхищался Малевичем. Вообще, его интересовали все гении. Даже тоталитарные лидеры и серийные убийцы».

Поэзия

В пору застоя, когда публиковать стихи было невозможно, выходом для поэта были домашние выступления. Пригов часто выступал со своими стихами в мастерской Бориса Орлова и участвовал в еженедельных собраниях поэтов, писателей и критиков, которые проходили во второй половине 1970-х в квартире Михаила Айзенберга.

Поэт

«В один из дней 1977 года мой приятель-художник предложил: «Пошли завтра в одну мастерскую. Там будет читать поэт Пригов».

Такого нет поэта, - уверенно ответил я.

Отчего ж это нет?

Во-первых, я всех поэтов уже знаю, а во-вторых, не бывает такой фамилии.

Так давай сходим и проверим.

Пошли. Много народу, в том числе знакомого. Появился и тот, кто называл себя поэтом Приговым. Сел за столик, разложил маленькие машинописные книжечки. Гул затих. Поэт начал: «Здравствуйте, товарищи! («Товарищи» - это нормально, это соцарт, все понятно.) Сначала немного о себе. Я родился в Москве. Мне тридцать семь лет, возраст для поэта роковой…»

Ровно в этот самый момент (ей-богу, не вру!) со стены сорвалась огромная картина в массивной раме и с невероятным грохотом брякнулась прямо за спиной выступавшего. Общее оживление, кое-кто зааплодировал. Картину от греха подальше сослали в другую комнату.

Так мы познакомились, потом подружились. И дружили мы ровно тридцать лет».

Художник

«В 1967-м Пригов окончил Строгановку и расстался с академическим искусством. До 1972-го он работал чиновником в архитектурном управлении Москвы, а затем пришел ко мне в мастерскую. Это время я называю «период улицы Рогова». Для нас обоих это ­были годы интенсивного пластического поиска. Уже тогда для Пригова-поэта была важна изо­бразительная сфера. В середине 1970-х он начал создавать свои «стихограммы», где словообразование переходило в новую пластическую форму. А с 1980 года постепенно стала появляться популярность. Началось все с публикации его стихов в американском альманахе «Каталог». С этого момента он становится предметом внимания со стороны властей. До начала перестройки его преследовали - мы жили по соседству, и Пригов прятал у меня свой архив. Расцвет его поэтического таланта, на мой взгляд, приходится на период с 1973 года, когда он начал работу над циклом «Исторические и героические песни», и до перестройки. Начиная со второй половины 1980-х его поэзия существовала в форме акций и перформансов - эти тексты нужно оценивать уже совсем по другой шкале».

Поэт

«Мы познакомились весной 1975 года: я пришел в их общую с Борисом Орловым мастерскую на Димино чтение. Ли­тературные чтения там проводились регулярно, регулярным стало и мое появление. Мы постепен­но подружились. Некоторые его отзывы о стихах поражали невероятной тонкостью и каким-то глубинным пониманием существа дела. Через пару лет Д.А. стал приходить на наши четверги и, как правило, приносил новую машинописную книжечку. После зачтения оставлял ее на память, и у меня в какой-то момент оказалось изрядное собрание таких книжечек. Но однажды я дал их почитать своим знакомым, а там как раз случился обыск. Так и пропали книжечки.

Выпить с ним не удавалось и в начале знакомства. Дима пил только пиво - и то в ограниченных количествах. Наши необузданные нравы того времени окорачивало даже само его присутствие - и то полубрезгливое недоумение, с которым он относился к пьющим людям. (Так этнограф искоса наблюдает обычаи дикарей.) Но думаю, что это еще и следствие его ранних болезней - отсутствие того излишка здоровья, которое можно легко и неразумно потратить.

Но при общем замедлении и закисании жизни - какое это было удивительное и тревожное зрелище! Словно горящий куст под мелким дождичком».

Писатель

«Началось с того, что году в 1977-м, наверное, в мастерской у Эрика Булатова я прочитал его стихи. Это было днем, мастерская была залита таким ровным солнечным светом, и вот стихи… они сильно задели. Они сразу заставили почувствовать, что это сильный поэт, которому есть что сказать - и сказать принципиально новое. Я их перечитывал, и, как всякие стихи на бумаге, они как бы нерукотворны - то есть ничего не могут сказать о человеке, который написал их; и в разговоре с Булатовым я не мог из его описаний понять, кто такой Пригов. Тем более он относился к нему несколько настороженно. Через пару лет я попал на чтения в подпольном салоне и увидел Пригова: он читал целый вечер свои тексты, и это было очень сильное, яркое впечатление. Я увидел удивительно современного поэта - поэта, язык и мышление которого опережают течение советского времени, который своим явлением как бы разрывает окружающую действительность. Он был в джинсах и белой рубашке. На эту рубашку падал весь вечер свет лампы - и была удивительная перекличка с теми белыми страницами, на которые тогда падал свет мастерской. Это были ожившие стихи в образе Пригова. Он был олицетворением этих текстов, он буквально за них отвечал - и ментально, и телесно. Часто бывает, что автор абсолютно не совпадает с собственными текстами - ты видишь его и не понимаешь, каким местом он все это написал. Тут было полнейшее совпадение творца и текстов. Этот вечер один из ярчайших в моей жизни. Такое редко случается».

Музыка

Нечто среднее между авант-рок-группой и перформанс-проектом, группа «Среднерусская возвышенность» во второй половине 80-х стала предметом локального культа в кругах, связанных с неофициальным искусством. «Среднерусская возвышенность» давала концерты нечасто, но на них постоянно можно было услышать фирменный приговский «крик кикиморы».

Художник

«В одном из главных концертов «Среднерусской возвышенности» в Доме медиков участвовал Никита Алексеев. Никита играл на саксофоне, а потом уехал и, как Дер­жавин Пушкину лиру, передал саксофон Дмитрию Александровичу Пригову, который тут же отломал от сакса мундштук. Только его он себе и оставил. Но, надо сказать, он в него все время неистово дудел, кричал кикиморой. Так что инструмент попал в надежные руки и губы. Крик кикиморы стал альтернативой конферансу Сережи Ануфриева, постепенно превратившись в отдельную и незаменимую часть шоу. Кикиморой роль Дмитрия Александровича не заканчивалась - у него были еще две любимые вещи: милицейская фуражка и парик, которые он постоянно ­натягивал на себя во время концертов. Иногда по отдельности, иногда вместе. А еще Дмитрий Александрович написал и послал, как мне кажется, самое большое количество записочек «из за­ла» Александру Розенбауму, который дважды выступал перед нами. Записки следующего содер­жания: «Саша, имейте совесть», «Саша, скоро двенадцать», «Саша, имейте в виду, нам тоже после концерта надо ехать домой».

Музыкант

«Познакомились мы в квартире у Андрея Монастырского, там раньше происходили собрания концептуалистов по четвергам: Пригов, Рубинштейн, Кабаков, Сорокин, Некрасов, «Мухоморы». Пригов все время читал свои стихи, упорно - потому что у него был план: написать сколько-то тысяч стихов к какой-то дате или десять тысяч стихов в год, в общем, у него были повышенные социалистические обязательства. А в 1983 году мы чего-то быстро обсудили - и решили вместе выступать. Ну а где мы могли тогда выступать? Только в одном месте: в посольстве Республики Мальты. Там был посол, который окончил здесь Университет дружбы народов, и так как у него жена была из этого же института, он по распределению остался послом. Он носил длинные волосы, устраивал у себя выставки нонконформистов, чтения, все это сопровождалось мальтийскими винами. Скоро все закончилось, пришли гэбэшники, и, несмотря на то что он перед этим покаялся, даже хаер постриг, все равно это его не спасло: его выслали».

Писатель

«Он отличался тем, что замечательно разбирался в классических операх: знал их наизусть, буквально любил, дрожал и восхищался - но ужасно стеснялся того, что он это любит. Поэтому он скрывал это фактически до последних дней своей жизни, это была его секретная страсть - любить классику. Будучи человеком, который, наверное, вторым после Пушкина приблизил поэзию к жизни - благодаря концептуальному акту его поэзия про милиционеров и так далее стала близка и понятна всем, - он, тем не менее, в душе оставался классически воспитанным и хорошо образованным в плане традиционной культуры».

Проза

Дебютный роман Пригова «Живите в Москве» был опубликован в 2000 году. В последующие годы выходят еще три романа: «Только моя Япония», «Ренат и дракон» и «Катя китайская».

Литературовед

«Пригов начал писать романы по нескольким причинам. Во-первых, многие поэты с возрастом испытывают потребность выразить себя в крупной прозаической форме. Во-вторых, Пригова всегда интересовал феномен моды в культуре. Роман стал модным жанром на рубеже 2000-х. До этого шли постоянные разговоры о том, что литература умерла, а в конце девяностых один за другим вышли романы Шишкина и Улицкой, «Generation П» Пелевина и «Голубое сало» Сорокина. Роман стал престижен, как в советское время. Кроме того, для Пригова романы были своеобразным продолжением стихов: это связано с его программой экспансии в разные жанры. Роман хорошо вписался в эту парадигму. Последняя причина - это более глубокая вещь, которую Пригов аналитически понимал и чувствовал интуитивно. Это незавершенная программа русского модерна в культуре: Пригов развивал модернистскую проблематику в постмодернизме. К сожалению, романы Пригова не оценены в должной мере. Особенно «Ренат и дракон» и «Катя китайская». «Только моя Япония» и «Живите в Москве» проще для читателя. Это более хулиганские романы, и потому публика приняла их теплее».

Фотография: Prigov Family Group

Издатель

«Его уникальность определялась тем, что он во многом был человек персонажный. То есть он сознательно выстраивал свою литбиографию как биографию определенного литературного персонажа. У него был Милицанер, а он был такой персонаж Дмитрий Александрович Пригов. Это очень древняя мифология - что между литературой и жизнью никакой разницы нет, и скорее жизнь подражает литературе, чем наоборот. Пригов был типичным носителем этой мифологии, а мифология эта идет еще от Серебряного века - от вот этих всех историй с Блоком, Андреем Белым в «Башне» Вячеслава Иванова. Такая идея, которую они по-разному называли - теургией, преображением жизни при помощи литературы. Пригов во многом вот этой традиции принадлежит - сознательного перепутывания жизни и литературы. Голос, который раздается в его стихах, - это не голос самого Пригова, а голос персонажа: скажем, говорит милиционер - или говорит, например, какой-нибудь … городской».
Марк Липовецкий филолог

«По архиву Пригова очевидно, что в 1990-х его текстовая продуктивность возрастает по крайней мере в десяток раз. И именно в это время он выходит за пределы, становясь «деятелем культуры», как он себя иронически называл. Он занимается перформансами, оперой, снимается в кино, ведет политическую колонку, много выставляется, ездит по все­му миру… С конца 1990-х его очень увлекает идея «новой антропологии». Как изменится культура, когда будет снята проблема конечно­сти человеческого существования - как он по­лагал (и, кажется, был прав), клонирование, со­здание виртуального двойника человеческого ­мозга практически снимут эту проблему. Короче говоря, он очень мощно и разнообразно размышляет о том, как изменяется культура, какие новые субъективности и символические языки она порождает. При этом он далеко выходит за пределы советского опыта и советских языков, становясь вровень с крупнейшими представителями современного неоавангарда».

Философ

«Мне очень за­помнилось выступление Пригова в Лас-Вегасе в 1999 году. Он выступал со своими кричалками - вопил «Евгения Онегина», как кикимора, совершенно истошным голосом, от которого уши хотелось заткнуть. Знаете, есть такая классифи­кация - поэт пути, который находится в постоянном развитии, постоянно меняется, как Лермонтов, и поэт, пребывающий все время в своем космосе, как Тютчев. Мне кажется, что Дмитрий Александрович, несмотря на то что он был очень динамичен в своих отзывах на текущие ситуации, является поэтом именно второго типа. Он пел присущим ему голосом - темы менялись, жанры менялись, а сам он не менялся. У него был жизненный проект, который он выполнил. К этому могло прибавиться еще много чего, но «приговское» все равно бы оставалось неизменным. Меня всегда удивляло, что в публичных чтениях он читал очень ограниченное количество стихотворений. Буквально десять или пятнадцать - стихи про милиционеров, «Куликовскую битву» и так далее. И это притом что он каждый день писал по пять стихотворений и, кажется, поставленную себе задачу - написать 30 000 стихотворений - таки выполнил. Я этого никогда не понимал. Но, возможно, в этом состоял его концептуальный прием: повторять самого себя, тем самым ­затверживая мемы и как можно более глубоко вгоняя их в сознание слушателей».

Смерть

Фотография: из архива «Афиши»

В последний год жизни Пригов планировал совместную акцию с группой «Война»: активисты должны были усадить его в шкаф и затащить на руках на 22 этаж Дома студента на Вернадского. Проект символического вознесения Пригова к небесам так и не был реализован: 16 июля 2007 года он скончался от последствий инфаркта.

Поэт

«Последняя наша встреча случилась накануне того дня, когда он попал в больницу. Попал уже в последний раз. Я помню, что мы посидели с ним в каком-то кафе, выпили пива. Помню, как он рассказывал, что в Москве появилась группа молодых симпатичных людей, делающих совсем новое искусство. И что эти молодые люди затеяли акцию с его участием. То есть собрались поместить его, Дмитрия Алексаныча, в шкаф и поднять его вместе со шкафом на самую верхотуру главного здания МГУ. Не на лифте, нет. По лестнице. И что эта акция намечена прямо буквально на днях. Он обещал позвать ­меня в качестве зрителя.

На следующий день я узнал, что Д.А. в больнице и что шансов совсем мало. То есть их нет. Я спросил у докторицы, которая случайно оказалась моей знакомой: «Что, плохо?» «Плохо», - сказала она. «Ну насколько плохо?» - спросил я. «Настолько», - совсем коротко и совсем понятно ­ответила она. «А сколько еще?» - столь же коротко спросил я. «Дня полтора-два», - ответила она. «Ха, вы его не знаете!» - подумал, но не сказал я.

Когда-то он мне объяснил главную причину его многописания и неумения остановиться передохнуть. «Дело в том, - сказал он, - что я не могу избавиться от ощущения, будто я еду на велосипеде по краю пропасти. Если я перестану крутить педали, то я свалюсь в пропасть».

Он не умер ни через полтора, ни через два дня. Он жил еще целых восемь дней. И я знаю - почему. Он из последних оставшихся сил нажимал на педали».

• Где Третьяковская галерея на Крымском Валу
• Когда до вс 9 ноября
• Купить билеты 300 р., льготный 150 р.

Д. Пригов. Инсталляция "Плачущий глаз (Для бедной уборщицы)"

В 2011 году Эрмитаж объявил о реализации грандиозного проекта «Эрмитаж 20/21». По словам директора музея М. Б. Пиотровского: «Задачи этого проекта - собирать, выставлять и изучать искусство XX-XXI веков. Мы хотим создать коллекцию произведений, которые завтра войдут в историю... Актуальное искусство можно назвать зеркалом современной культуры...».

Первым в отреставрированном Восточном крыле Главного штаба в ноябре 2012 года открылся зал Дмитрия Пригова (1940-2007), одного из основателей и идеологов русского концептуализма, художника, скульптора, поэта, прозаика, драматурга, эссеиста, а еще и музыканта, и артиста, оригинального мыслителя, «неканонического классика».
Это стало первой серьезной попыткой сделать более доступным для культурной аудитории творческое наследие мастера, которое до сих пор, несмотря на массу исследований и публикаций, содержат много таинственного, непонятного и загадочного. Пригов вошел в культурную жизнь страны как несомненный лидер ее авангардного направления еще в те годы, когда кроме соцреализма никаких иных направлений вообще не полагалось. Один из критиков писал, что он – «именно тот «больше, чем поэт», который в России больше, чем поэт». Его работы чрезвычайно точны, отмечены потрясающим чувством юмора и немного грустны.
Сам Дмитрий Пригов писал: «В России в отличие от Запада одни времена не отменяют другие... Можно жить во времени Пушкина - в нем живет огромное количество людей, можно жить во времени Блока или футуристов... Но для 99% тех, кто живет в разных исторических временах, я живу в еще не существующем времени». Он называл себя автором текстов, которые «засоряют экологию культуры». Зав. сектором современного искусства Эрмитажа Дмитрий Озерков называет творчество Пригова «непредсказуемым и интуитивным, ускользающим и спонтанным, требующим постоянного разгадывания, расшифровки и «вчувствования». Это зарисовки человека, выросшего в тоталитарном государстве.

Дмитрий Пригов родился 5 ноября 1940 года в Москве. Отец был инженером, мать - пианисткой. Это сочетание достигло в сыне высочайшего напряжения. После школы он два года работал слесарем на заводе. Потом окончил скульптурное отделение Строгановки. Работал в архитектурном управлении Москвы, где довольно хорошо изучил чиновничьи нравы. Он нашел скульптурную подработку, чтобы иметь возможность, наконец, заняться «своим делом» - литературой и искусством. Его интеллект, как и память, были поразительны. Еще в молодости он, например, освоил сочинения практически всех крупных философов.
В личной жизни Пригов был очень скромным человеком. Все стены его квартиры в обычной многоэтажке, где он жил с женой и сыном, были увешаны картинами, фотографиями, гравюрами, рисунками, а еще - тысячи книг. Там витал дух поэзии и творчества. Всех гостей хозяин потчевал сгущенкой - любимым блюдом своего послевоенного детства.

В 1986 году, когда Пригов вошел в конфликт с советской властью, он был принудительно направлен в «психушку» после одного из уличных перформансов. Вышел только после волны протестов, как в стране, так и за рубежом. Заграничные русскоязычные издания охотно печатали Пригова («Русская мысль», «Каталог», «А-Я» и другие), а в СССР до начала перестройки он практически не издавался. В конце 1980-х гг. Пригов стал заметной фигурой в «неофициальном искусстве» страны.
Среди его излюбленных визуальных тем и мотивов были портреты друзей и исторических деятелей в облике гипертрофированных чудищ, переживающих фантасмагорические телесные деформации («Бестиарий»); глаз, истекающий кровавыми слезами; коленопреклоненная уборщица; штриховки на репродукциях русских или европейских художников. Мастер всегда был в поиске, экспериментируя со стилями, жанрами и техническими приемами, и в 2000-е годы он успешно пробует себя в новых мультимедийных синтетических жанрах.

В клубной среде были очень популярны приговские «мантры» - чтение своих и классических произведений в стиле буддистских или мусульманских песнопений. Позднее Пригов начал активно сотрудничать с классическими и джазовыми музыкантами и коллективами. Так выкристаллизовалось одно из направлений его творчества - музыкальные перформансы.
Хорошо известен постулат Пригова: «Поэзия – это то, что условились называть поэзией». Стихи Пригова легко узнаваемы - они короткие и обычно начинаются правильным метром, но к середине ритм сбивается, становясь почти прозой, в концовке стихи могут снова вернуться к прежнему метру. Типична для автора и маленькая дописка в конце стиха, обычно слово, «не вместившееся» в строку, который в шутку прозвали «приговский хвостик». Согласно приговской художественной системе, отдельным произведением является не стих, а стихотворный цикл, целая книга. Пригов – безусловный мировой рекордсмен «производства» литературных текстов, являясь автором свыше 35000 стихов. Поэт заявлял, что создание стихов «часть его дневного рациона».

После перестройки, падения берлинской стены и распада СССР артистическая карьера Пригова двигалась неуклонно вверх. С 1990-х годов выходят стихотворные сборники и книги прозы Пригова, в числе которых «Слезы геральдической души», «Явление стиха после его смерти», «50 капелек крови», «Сборник предуведомлений к разнообразным вещам», «Говорит Д. А. Пригов», «Живите в Москве», «Только моя Япония», «Ренат и Дракон», «Собрание сочинений» в 4-х томах (Вена).
Дмитрий Александрович удостаивается ряда почётных международных наград и стипендий: в 1993 году получает премию Пушкина фонда Альфреда Топфера, премию им. Б. Пастернака (2002).
Он постоянно, чуть ли не ежемесячно, выставляется на Западе и в России. Его инсталляции и перформансы демонстрируются на престижных музейных площадках Берлина, Праги, Будапешта, Вены, России (ГТГ и ГРМ).
Один из элементов имиджа Пригова – его имя. Обратиться к нему «Дмитрий Пригов» было нельзя, только «Дмитрий Александрович Пригов» (намекая на классиков).
Известна его склонность к соединению художественного новаторства с обыденной жизнью, что производило обычно ошеломляющий эффект. Вот как описывалась одна из позднесоветских акций Пригова в духе «романтического концептуализма»: «Представьте себе: усталые москвичи останавливались у столбов с объявлениями и внимательно вчитывались в расползающиеся от сырости строчки - «куплю», «продам», «обменяю». И вдруг... тот же формат, такая же бахрома отрывных корешков внизу, но текст... «Граждане! Страсти наши нарушают иерархию последовательностей, и словно вихри какие вздымаются. Дмитрий Алексаныч Пригов». Секунды общего недоумения, граничащего с шоком, были равносильны чуду».

Пригов был, пожалуй, наиболее критикуемым литератором, ибо его творчество давало богатую пищу не только для различных интерпретаций, но и для разнообразной и, часто, противоречивой критики. Казалось, это его не задевало, ведь часто он сам «подставлялся», но на сердце мастера отметины оставались. Еще задолго до своей смерти Пригов написал слова, которые читаются как завещание: «Друзья мои, мы неуловимо ускользаем друг от друга по натянутым в неведомых нам направлениях нитям живого времени – и это неизбежно, и это печально, и это прекрасно, так было всегда, так будет, так надо».
Практически вся пресса сообщила о том, что Дмитрий Александрович скончался в Москве после обширного инфаркта в ночь на 16 июля 2007 года в возрасте 66 лет. Вскоре в Московском музее современного искусства прошла ретроспектива Пригова, озаглавленная «Граждане, не забывайтесь, пожалуйста», где были широко представлены его «стихограммы» - искусное сращение текста и графики.
Через три года в Берлине был создан Фонд Дмитрия Пригова, с целью пропаганды его интеллектуального наследия и, вообще, для поддержки инновационных видов искусства, литературы и философии. Несмотря на широкую известность мастера в России и в Европе, творчество Пригова «все еще ждет своего внимательного зрителя и читателя».
Жаль, что уже никому не доведется вновь услышать блестящие выступления Пригова и его знаменитые «объяснения», являвшиеся, как отмечал сам автор, «составляющей частью» его стихов. Впрочем, можно читать Дмитрия Александровича и без всяких объяснений:
«Отчего бы мне не взять
Да и не решиться на бессмертье.
Это непонятней смерти,
Но и безопасней так сказать.
Безопасней в смысле смерти,
А в смысле жизни – как сказать».

Обидно иногда бывает - прожив долго, знаю так мало! Вот и с Дмитрием Приговым познакомилась только сейчас, вернее, не с человеком, а его оставленным нам наследством.

Дмитрий Александрович Пригов родился 5 ноября 1949 года в семье интеллигентов: отец - инженер, мать - пианистка. По окончании средней школы работал на заводе слесарем, потом учился в Московском высшем художественно-промышленном училище им. Строганова, на скульптурном отделении. в 60-х - 70-х гг прошлого столетия сблизился с художниками московского андерграунда и в 1975 году был принят в члены Союза художников СССР, но до 1987 года нигде не выставлялся. С 1989 года Пригов стал участником московского Клуба Авангардистов (КЛАВА). Пригов писал стихи с 1956 года, но на родине не печатался. В 1986 году, после одного из уличных выступлений, был принудительно направлен на лечение в психиатрическую клинику и освободился лишь после протеста известных деятелей культуры в стране и за рубежом.
Пригов -автор огромного числа стихов и прозы, графических работ, коллажей, инсталляций, перформансов. Были у него выставки, снимался в кино, участвовал в музыкальных проектах (пародийная группа, организованная из московских художников-авангардистов "Среднерусская Возвышенность"). В 1993-1998 гг Дмитрий Пригов выступал с рок-группой "НТО Рецепт", которая использовала стихи поэта в своём творчестве.
Скончался Дмитрий Александрович Пригов 16 июля 2007 года от инфаркта. Похоронен на Донском кладбище в Москве.

Итак, Мраморный дворец - один из филиалов Русского музея Санкт-Петербурга.

Оставил много, потому что был очень многогранным - писал стихи:

Над городом живую чашу слёз
Какой-то ангел впопыхах пронёс.

И обронил, как сотни лет назад
Одну, и ветер снёс её на сад.

И облетела белая листва,
И поползли живые существа.

Так, видно, не про нас слеза была.
Своя-то, лёгкая, - поди как тяжела.

Трудно представить, как бы на самом деле встретились за одним столом все наши великие, и что сказал бы им наш современник Дмитрий Пригов.
Что ни посмотри у Пригова, везде присутствует философский взгляд на жизнь и наше бытие, вот мы листаем книгу с прозрачными страницами и лишь одним словом на последней.

То же и в картинах художника, он не спорит и не осуждает, само название выставки говорит о том, что это - лишь его концепция, его взгляд на живопись. Так, своё отношение к тому или иному художнику, Пригов выражает, просто ставя их имена на репродукциях к пейзажам

Ещё одна любимая тема Дмитрия Пригова - монстры, он считал их нашими соседями по жизни. В самом деле, каждый из нас может разглядеть в себе монстра - тут обидел невзначай, там прошёл мимо чужой беды и не помог... Портреты художников и литераторов, и себя, в том числе, выполнены именно в виде странных чудищ, странных, но не страшных. Так он видит Андрея Белого.

А так Босха.

Кандинский.

Шекспир.

Выставка есть выставка и здесь фотографировать нельзя, так что, все иллюстрации взяты из интернета, в основном, с сайта художника.


Материалы, на которых и которыми работал Дмитрий Пригов, очень просты - газеты, бумага, тушь, акварель, шариковая или гелевая ручки.
Закончу стихами Дмитрия Александровича Пригова.

Вся местность словно чудилась в дыму.
Он видел, как сквозь темень прорезаясь,
На месте леса вспыхивала завязь....
И пёс приблудный ластился к нему.

Он на холме к изгороди встал,
Как отгорожен неподвластным даром.
Приблудный пёс дышал полночным жаром
И что-то тайное без умысла шептал.

Он вдруг спиной почуял холод близь,
как дни обрушились, иль крылья разошлись
И обнажили подвиг многолюдный.

И с неподвижной этой высоты
Он видел всё до меловой черты.
И пёс приблудный был пёс приблудный.

1963 год.



Источники - http://prigov.ru/biogr/index.php, https://ru.wikipedia.org/wiki/

Дми́трий Алекса́ндрович При́гов (5 ноября , Москва , СССР -16 июля , там же, Россия) - русский поэт , художник , скульптор . Один из основоположников московского концептуализма в искусстве и литературном жанре (поэзия и проза).

Биография

По окончании средней школы работал некоторое время на заводе слесарем. Потом учился в Московском высшем художественно-промышленном училище им. Строганова ( -). По образованию скульптор .

В 1966-1974 годах работал при архитектурном управлении Москвы .

В конце 1960 - начале 1970-х годов идейно сблизился с художниками московского андерграунда . В 1975 году был принят в члены Союза художников СССР . Однако в СССР до 1987 года не выставлялся. [ ]

С 1989 года - участник московского Клуба Авангардистов (КЛАВА).

Цитата из Д.Пригова на потолке ММСИ в Москве

Стихи Пригов сочинял с 1956 года. До 1986 года на родине не печатался. До этого времени неоднократно печатался за границей с 1975 года в русскоязычных изданиях: в газете «Русская мысль », журнале «А - Я », альманахе «Каталог».

В 1986 году после одного из уличных выступлений был принудительно направлен на лечение в психиатрическую клинику, откуда его освободили благодаря вмешательству известных деятелей культуры внутри и вне страны.

Впервые Пригов участвовал в выставке в СССР в 1987 году: его работы были представлены в рамках проектов «Неофициальное искусство» (Выставочный зал Красногвардейского района, Москва) и «Современное искусство» (Выставочный зал на Кузнецком мосту, Москва). В 1988 году у него состоялась первая персональная выставка в США - в чикагской галерее Струве. Впоследствии его работы многократно показывались в России и за её пределами, в частности, в Германии, Венгрии, Италии, Швейцарии, Великобритании, Австрии.

Первый поэтический сборник Пригова - «Слёзы геральдической души» - вышел в 1990 году в издательстве «Московский рабочий ». В дальнейшем Пригов опубликовал книги стихов «Пятьдесят капелек крови», «Явление стиха после его смерти» и прозы - «Только моя Япония», «Живите в Москве».

Пригов - автор большого числа текстов, графических работ, коллажей , инсталляций , перформансов . Неоднократно были организованы его выставки. Снимался в кино. Участвовал в музыкальных проектах, одним из которых, в частности, была «организованная из московских художников-авангардистов» пародийная рок-группа «Среднерусская Возвышенность». Участники группы, по их утверждениям, брались доказать, что в русском роке музыкальная составляющая не имеет никакого значения и что слушатели всего лишь реагируют на ключевые слова в тексте. С 1993 по 1998 гг. Пригов неоднократно выступал с рок-группой «НТО Рецепт», которая использовала его тексты в своём творчестве.

Ведущие лирические образы поэтики Пригова - «милицанер» и абстрактный «он». Лирические герои смотрят на мир глазами советского обывателя . Вдохновением для цикла про милицанера стала жизнь в московском спальном районе Беляево , в доме близ МГУ МВД . В 2003 году Пригов провел вместе с Сергеем Никитиным прогулку-диалог «Литературное Беляево», показывая видовые и содержательные для его творчества точки этого места. Главными прозаическими текстами Пригова являются две первые части незавершённой трилогии, в которой автор испробует три традиционных жанра западного письма: автобиография в романе «Живите в Москве», записки путешественника в романе «Только моя Япония». В третьем романе должен был быть представлен жанр исповеди.

Общее количество стихотворных работ Пригова - свыше 35 тысяч . С 2002 года Дмитрий Пригов вместе со своим сыном Андреем и его женой Наталией Мали участвовал в группе акционного искусства Prigov Family Group .

Могила российского поэта Дмитрия Александровича Пригова на Новом Донском кладбище

Критика

Общественная позиция

Участие в организациях

• СРП (сентябрь 1991)
• Был членом редколлегии альманаха «Вестник новой литературы ».

Премии

• Пушкинская премия фонда А.Тепфера, Гамбург (1993).
• стипендиат Академии искусств Германии (ДААД , Немецкой службы академических обменов)
• премия им. Бориса Пастернака (2002), номинация «Артист в силе»

Персональные выставки

• 2003 - «Мягко». Галерея Петра Войса , Москва
• 2006 - «Монстрология». Галерея Петра Войса , Москва
• 2008 - «Граждане! Не забывайтесь, пожалуйста!». Московский музей современного искусства , Москва .
• 2011 - «Дмитрий Пригов: Дмитрий Пригов». Государственный Эрмитаж , в рамках 54-й Венецианской биеннале современного искусства,Венеция .
• 2014 - «Дмитрий Пригов. От ренессанса до концептуализма и далее». Государственная Третьяковская галерея , Москва.
• 2017 - «Пригов. Москвадва». Центр Гиляровского , Москва.

Фильмография (актёр)

• - Такси-блюз
• - Хрусталёв, машину!
• - Шоссе энтузиастов

Дискография

• - Сергей Летов , Алексей Борисов , Д. А. Пригов. Концерт в О. Г. И. «Отделение Выход »
• 2002 - Три О и один Д. А. Пригов. «ХОР Рекордз »
• - Дмитрий Александрович Пригов. Избранное. Читает автор. «1С »

Библиография

Книги, альманахи

• Личное дело-2: Художественно-поэтический сборник. М.: НЛО, 1999. С. 135- 149 (циклы «Лирические портреты литераторов» и «Ты помнишь, мама»), с. 199-203 (прозаический фрагмент «И это все происходило при мне» [отрывок из романа «Живите в Москве»])
• Живите в Москве. Рукопись на правах романа. - М.: Новое литературное обозрение, 2000. - 352 с., 3000 экз. - ISBN 5-86793-100-5 .
• Только моя Япония (непридуманное). - М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 320 с., 5000 экз. - ISBN 5-86793-134-X .
• Исчисления и установления. Стратификационные и конвертационные тексты. - М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 320 с. - ISBN 5-86793-161-7 .
• Дитя и смерть. - М.: Логос , 2002. - 144 с., 500 экз. - ISBN 5-8163-0035-0 .
• Неложные мотивы: Стихи. - М.: АРГО-РИСК ; Тверь: KOLONNA Publications, 2002. - 88 с., 300 экз. - ISBN 5-94128-069-6 .
• Книга книг. Избранные. - М.: Зебра Е; ЭКСМО , 2002. - 640 с., 4000 экз. - ISBN 5-94663-028-8 .
• Три грамматики. - М.: Логос-Альтера, 2003. - 128 с., 1 000 экз. - ISBN 5-98378-005-0 .
• Ренат и Дракон (романтическое собрание отдельных прозаических отрывков). - М.: Новое литературное обозрение, 2005. - 640 с., 2000 экз. - ISBN 5-86793-366-0 .
• Пригов Д. А., Шаповал С. И. Портретная галерея Д.А.П. - М.: Новое литературное обозрение, 2003. - 168 с. - ISBN 5-86793-250-8 .
• Разнообразие всего. - М.: ОГИ, 2007. - 288 с., 2000 экз. - ISBN 978-5-94282-392-4 .
• Катя китайская (чужое повествование). - М.: Новое литературное обозрение, 2007. - 240 с., 1 500 экз. - ISBN 978-5-86793-554-2 .
• Граждане! Не забывайтесь, пожалуйста! Работы на бумаге, инсталляция, книга, перформанс, опера и декламация. Каталог выставки / Сост. Е. Дёготь . - М.: Московский музей современного искусства; Новое литературное обозрение, 2008. - 272 с., 1000 экз. - ISBN 978-5-86793-618-1 .
• Живите в Москве. Рукопись на правах романа. 2-е изд. - М.: Новое литературное обозрение, 2009. - 352 с., 2 000 экз. - ISBN 978-5-86793-662-4 .
• Ренат и Дракон (романтическое собрание отдельных прозаических отрывков). 2-е изд. - М. : Новое литературное обозрение, 2011. - 640 с. - 1500 экз. ISBN 978-5-86793-907-6
• Монады . Собрание сочинений в 5-ти т. / Ред-сост. М. Липовецкий . - М.: Новое литературное обозрение, 2013. - 780 с., 3000 экз. - ISBN 978-5-4448-0036-2 (т. 1); ISBN 978-5-4448-0035-5 .
• Двадцать один разговор и одно дружеское послание / Сост., вступление, интервью С. Шаповала. - М.: Новое литературное обозрение, 2014. - 264 с. - ISBN 978-5-4448-0169-7 .

Собрание сочинений

• Дмитрий Александрович Пригов Собрание сочинений в пяти томах. - Автор проекта Ирина Прохорова . - М. : Новое литературное обозрение, 2013-2019. - ISBN 978-5-4448-0035-5
  • I том. - Монады : Как-бы- искренность. - М. : Новое литературное обозрение , 2013. / ред.-сост. М. Липовецкий. - 780 с.: ил. - 3000 экз. - ISBN 978-5-4448-0036-2 (т. 1)
  • II том. - Москва : Вирши на каждый день. - М. : Новое литературное обозрение, 2016. / Куратор проекта М. Липовецкий; ред.-сост. Б. Обермайр, Г. Витте. - М. : Новое литературное обозрение, 2016. - 952 с.: ил. - 2000 экз. - ISBN 978-5-4448-0037-9 (т. 2)
  • III том. - Монстры : Чудовищное/Трансцендентное. - М. : Новое литературное обозрение, 2017. - 950 с.: ил. цв. ил.: - 2000 экз. - ISBN 978-5-4448-0038-6 (т. 3)
  • IV том. - Места : Своё/Чужое. - М. : Новое литературное обозрение, 2019. / Куратор проекта М. Липовецкий; ред.-сост. М. Липовецкий, Ж. Галиева. - 1160 с.: ил. - 1000 экз. - ISBN 978-5-4448-0039-3 (т. 4)
  • V том. - Мысли : Избранные манифесты, статьи, интервью. - М. : Новое литературное обозрение, 2019. / Куратор проекта М. Липовецкий; ред.-сост. И. Кукулин, М. Липовецкий. - 792 с.: ил.: - 1000 экз. - ISBN 978-5-4448-0040-9 (т. 5)

Подробная библиография: Указатель литературных, визуальных, театральных, кинематографических и иных работ Д.А. Пригова / Сост.